Отмываясь от касаний этого урода, носила в себе его часть
Для меня теперь дни разделены по цвету. После смерти моих родителей все они имели серый оттенок. Этот же день был ядовито-черным. Как вспоминаю — до сих пор тошнота подступает к горлу, появляется ощущение грязи на теле и хочется немедленно смыть с себя все. Потому что собственное тело вызывает у меня отвращение. Никогда бы раньше не подумала, что буду так презирать саму себя…
Что случилось? Мой день рождения. Я сделала все дела по дому, сходила на кладбище, а потом вернулась домой к своим тете и дяде. Там был только Адиль — мой двоюродный брат. Он на четыре года старше меня. Любимец всех домашних!
«У тебя ведь сегодня день рождения? Поздравляю! У меня кое-что есть для тебя». Он улыбнулся и вытащил из кармана маленькую коробочку, в которой оказался кулон в виде маленького ангелочка на тоненькой цепочке. Красивый. Аккуратно взяв украшение и отыскав крохотный замочек, я попыталась его надеть, но застегнуть так и не смогла. Адиль подошел сзади и, взяв концы цепочки в свои руки, ловко управился с замком.
«Ты красавица», — сказал он. Но как-то странно сказал. А когда я хотела подойти к зеркалу, и вовсе заявил: «Зачем тебе зеркало? Посмотри в мои глаза. Отражение легко можно разглядеть». Я была в недоумении. Он впервые так откровенно нагло вел себя. И еще сжал мою руку.
Адиль начал говорить, что я должна поблагодарить его за такой подарок, что он единственный, кто вообще вспомнил про мой день рождения, и что я должна его за это поцеловать.
Я прямо онемела. А он притянул меня к себе.
«Ты что делаешь?» — закричала я.
«Хочу достойной благодарности!»
Я пыталась вырваться, но он был раза в три крупнее меня — и мои удары по груди и плечам были для него ерундой. Я кусалась. Дралась. А он… Прижав меня к стене, он набросился на меня и снова стал целовать, трогать меня. Я стала брыкаться, отбиваясь ногами. Но это только пробуждало в нем еще большее желание. Удерживая одной рукой мои запястья, другой он попытался стянуть с меня блузку, я попыталась помешать ему, за что получила пощечину. Кофта никак не расстегивалась, и тогда он просто разорвал ее.
«Я придушу тебя, если издашь хотя бы звук. Придушу и закопаю на заднем дворе! Ты такая же чокнутая, как твоя мамаша, так что тебя и искать никто не станет. Все решат, что ты сбежала».
Он разорвал на мне трусы и стал двигаться вверх и вниз…
Что я могла?
«Я все расскажу дяде», — грозила я ему.
«И что он сделает? Даже не поругает. Не забывай, я его сын, а ты — никто. Расскажешь — и тебя вышвырнут из дома», — сказал он. И был прав. Я — никто…
Я не знала, как смогу взглянуть в глаза домашним после произошедшего. Было так стыдно… Я быстро спустилась вниз, дверь была заперта, поэтому я вылезла из дома через окно. Я шла по улице и, казалось, что каждый идущий мимо знает о том, что я только что пережила, и смеется надо мной.
Куда я шла? К могиле родителей. Я просила их забрать меня к себе.
Не знаю, когда и как я попала домой, но следующие несколько дней я провела в постели, у меня был жар, лихорадило. Пришла в себя я три дня спустя. Открыв глаза, я не сразу вспомнила о произошедшем. Память освежил Адиль, вошедший в комнату. При виде его лица меня тут же стало рвать прямо на пол.
«Мама! Мама! Иди сюда, скорей! Посмотри, что она наделала! Фу, какая гадость».
Каждый последующий день выжигал меня медленно и мучительно. Днем я загружала себя всевозможными заботами, всю работу по дому взяла на себя, все хозяйство. Ночью же не могла уснуть.
А недавно я чуть не умерла. Лежа в операционной, я в полудреме наблюдала за тем, как из меня извлекают крохотный результат «шалости» моего братца. Как же я ненавидела себя, узнав, что, отмываясь от касаний этого урода, носила в себе его часть!
Я не могла ответить на вопросы дяди о том, как забеременела и с чьей помощью его опозорила. Почему молчала? Считала, что правда вызовет еще большее презрение ко мне. Боялась. Я не могу объяснить этот страх.
Боялась ли я, что у меня отнимут единственное, что имело смысл в жизни: возможность каждый день ходить навещать маму с папой? Или боялась, что принесу горе в семью, приютившую меня? Не знаю. Я знала наверняка только одно: виноватой в любом случае буду именно я. Да, что там! Даже в своих глазах я виновата в том, что приняла подарок, что осталась с Адилем наедине, что недостаточно сопротивлялась, что допустила все это.
Я продолжила влачить свое жалкое существование. Никем была, никем и останусь.